Избранное в двух томах. Том 1. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский

стен стоял невообразимый. А Митька все больше и больше разгорался. Он бешено колотил в стенки своего укрытия, прелая сердцевина вербы стала оседать глубже, и мальчишка еще на полметра въехал внутрь ствола.

Это была катастрофа…

Смотровая щель очутилась над головой. Он был со всех сторон зажат в затхлую темницу, и крики штурма едва просачивались сюда. Митька заплакал злыми слезами. Он уперся ногами в бугорки каких-то выступов и, до крови царапая щеки, с трудом перевернулся лицом в обратную сторону. Потом вцепился в край дупла и рывком подтянулся вверх.

Со стороны огородов прокатилось новое яростное «ура». Четко выделяясь на фоне снега, человек пятнадцать «синих» катилось сверху. Впереди, размахивая треугольным флагом, в оранжевом лыжном костюме мчался Всеволод. За ним большим маховым шагом несся Юра — полы его длинного пальто отлетали в стороны, как крылья. «Неужели Юрка разведал и повел их с тыла?»

Человек двадцать «зеленых» бросилось к ним наперерез из крепости. В воздухе замелькали снежки. Снизу снова пошли на штурм крепости. И новое «ура» разнеслось над огородами.

Защищались осажденные отчаянно. На Всеволода насело пятеро «зеленых» — облепили, смяли, повалили. Пыхтя, выдыхая клубы пара, они выкручивали ему руки, пытаясь вырвать сосновое древко. Всеволод отбивался, отцеплял руки нападающих, мертвой хваткой держался за древко. Тогда «зеленые» за древко поволокли его по снегу к крепости. На них налетел Юра. Он рычал, лягался, бил головой и наконец все-таки вырвал флаг и бросился к крепостной стене. Наперерез ему выскочили трое. «Зеленых» уже не было в крепости — они все высыпали наружу. Завязалась рукопашная. Атака захлебывалась.

Отбиваясь от «зеленых», охрипшим голосом Юра кричал что-то своим, но «синие», сцепившись с противником, словно забыли про флаг.

Что ж это, что ж это такое!

Напрягая мускулы рук, Митька вытянул из дупла свое тело и, прицелившись, с толстого сука, как рысь, прыгнул в снег.

Метнувшись к Юре, он растащил вцепившихся в него «зеленых», выхватил древко и огромными скачками бросился к опустевшей крепости. Свежая, застоявшаяся сила, как скрученная пружина, распрямилась в нем. Оторвав Митьку от земли, она легко подняла его в воздух и бросила на передний бастион.

Не прошло и минуты, как он уже стоял в полный рост на широком зубчатом гребне и, потрясая в воздухе руками, во всю силу своих легких кричал что-то оглушительно бессвязное, ликующее. Глаза его блестели, по щекам катились слезы, шапка слетела в снег, а он стоял на гребне бастиона и, задыхаясь от восторга, кричал. Потом с размаху вонзил древко в плотную корку льда. Налетел ветер, и треугольный флаг с белой цифрой «десять» — номер школы — захлопал на древко.

Вокруг все еще продолжался бой: раздавались крики, хруст снега, свист и смех, хотя все это уже было бесполезно: флаг трепетал на стене, крепость пала…

— Так вот ты где, — холодно сказал Всеволод минут через десять, в упор рассматривая Митьку.

Лицо командира, еще пылавшее от боя, было уже бесстрастно и замкнуто.

Митька топал окоченевшими ногами, дул в варежки, моргал белыми ресницами — наконец-то можно подвигаться! Он весь посинел, но в уголках его губ по-прежнему таилась усмешка. И во всей его аккуратно сбитой, ловкой фигурке чувствовались неуступчивость и вызов.

Со всех сторон набежали «синие», окружили их криком, гамом, смехом, кашлем, свистом.

Ребята дергали Митьку за руки, совали сахар с прилипшими хлебными крошками, недоеденные бутерброды, а кто-то попытался сунуть и папиросу, но, оглянувшись на вожатого, поспешно спрятал.

Такой встречи Митька не ожидал. Сквозь его красные, нахлестанные ветром щеки проступал густой румянец смущения, а глаза беспокойно бегали по сторонам.

— А еще брать не хотели, — звучал простуженный, с хрипотцой голос Женьки Хвостикова, дружка Митьки. — Только людьми бросаются.

— А ну, тише! — грозно сказал Всеволод. Гам смолк. Командир осмотрел ребят, и его взгляд остановился на Митьке. — Уши потри, вояка… — Но тут же его голос осекся. — Прошу построиться.

Заложив за спину руки, Всеволод прошелся вдоль притихшего строя. Потом притоптал каблуком снег и вскинул голову. Установилась такая тишина, что, кажется, слышно было, как в висках у ребят стучит кровь. Какое еще новое жестокое наказание придумает Всеволод?

— Повторяю приказ по армии, — прозвенел в морозном воздухе его четкий, металлический голос. — За нарушение воинской дисциплины на рядового Сорокина Дмитрия наложить взыскание — трое суток гауптвахты. Приказ обжалованию не подлежит. Все.

Ребята вздохнули. На переднем бастионе опустевшей крепости захлопал на ветру синий треугольный флаг…

А Митька весело подмигнул ребятам и побежал раскапывать свои лыжи.

1955

Ленькина радуга

На что никогда нельзя положиться, так это на небо. От него всегда жди каверз. Затянется тучами, навалится на город, тоскливо-тяжелое, дождливое, — и пиши пропало.

А Леньке так нужно, чтобы завтра оно было синее, ясное, летнее. Ну пусть не совсем синее, не совсем чистое и ясное, пусть половину его забьют облака, и даже будет не очень тепло. Только бы не обложило все небо серой скукой, только бы не сеялся из него холодный меленький дождик, от которого хандра сводит суставы.

С вечера Ленька усиленно готовился к поездке. Осмотрел велосипед, смыл несколько пятен с синих тренировочных брюк — два пятна симметрично украшали его зад, купил двести граммов «Раковых шеек» и четыре отличных грузинских груши на рынке. С этими грушами была целая история: хитроглазый смуглый грузин требовал за килограмм два рубля. Груши были отменные: большие, матово-золотые, аппетитно изогнутые. Прежде чем прицениваться, Ленька попробовал ломтик от нарезанной на пробу груши. Сладкий прохладный сок затопил горло, и Ленька глотнул, чтобы не захлебнуться.

Но груши были разорительно дороги. Его финансы трещали. Его ждало явное банкротство.

— Ничего, — сказал Ленька по поводу проглоченного ломтика груши, — не очень спелая… Полтора можно дать. — И, отходя от прилавка, сделал вид, что впился глазами в гору груш соседа.

— Совести в тебе нет, наисладчайший товар! — гортанно, чуть врастяжку пропел грузин. — Иди бери, так уж и быть, да-а-а-ром даю.

И стал накладывать на чашку весов груши.

Две из них были нормальные, третья — сильно помятая, четвертая — с какими-то не очень привлекательными рыжими пятнами на коже. Ленька тут же заменил их более качественными и красивыми. Увидев в корзине крупную грушу — это была поэма, а не груша! — произвел еще одну замену и под причитания грузина: «Ай-ай, молодой человек!» — за хвостики опустил их в газетный куль и обанкротился на половину своих денег. И скорей понес ноги с этого рынка.